Hа круто посоленной хрупкой крупой
вздыхающей палубе
нас, крупами сдвинув, везут на убой
Гаральдовы баловни.
Оседланы наспех, в единый доспех
щитами закованы
идем впереди низкопалубных всех
за драккаром конунга.

Ах, конунг, ты в помыслах бранных своих
небес неизменнее!
Пока в парусах добрый ветер не стих,
плюешь на знамения.
А те десять тысяч бедовых голов,
что в плаванье проданы
с норвежских фиордов, с шотландских холмов —
лишь лестница к Лондону.

Но глаз лошадиный людского ясней,
нам в счастье не верится
Мы дремлем на досках и видим во сне
птиц черных над вереском.
Не будет возврата из черной дали
ни пешим, ни конному.
Вам всем отрядят по три фута земли,
и семь футов — конунгу.

Лишь берег, чтоб бегать, спустив стремена
над мертвыми — берег нам.
Ослепнет от слез твоя, конунг, жена
на пристани Бергена.
Ты думаешь — смерти страшимся? Черт с ней,
для страха лета не те.
Саксонские стрелы летят не в коней,
а в тех, кто на их хребте.

Прозрей! Осади многовесельный струг!

...По вереску летнему
Нас гонят гаральдовы скальды на юг,
к их пиру последнему.