Из небесных ладоней января просыпается манна
На оковы твои, на потерянный дом.
Кто блуждал по пустыне сорок лет, оказался обманут,
И остался рабом, и остался рабом.
Зачарованным Каем на снегу бьюсь над проклятым словом.
Расцветает ли роза, мой сеньор, нынче в вашем окне?
Кто натаскивал гончих, мой сеньор, в ожидании лова?
Кто останется бел там, где праведных нет?

Но были ранее мы с тобой одно.
Я твоими руками бью хрусталь.
Я твоими губами пью вино,
Я твоими глазами вижу сталь
Прополосканных ветром плащаниц.
Кровь рассвета, как рана на груди,
Припорошена пеплом
Сизокрылых синиц.

Коронованный пламенем, лети. Стало белое алым.
Медный колокол дня докрасна разогрет.
Проиграв королевство, мой сеньор, не торгуются в малом
На последней заре, на последней заре.
Это сладкое слово, мой сеньор, было вовсе не "вечность".
Смерть поставила парус, мой сеньор, на своем корабле.
Вы же поняли тайну, мой сеньор, вы составили "верность"
И дождетесь меня на библейской земле.

Там, где были с тобою мы одним,
Я твоею рукой сжимаю стяг.
Твоим горлом кричу "Иерусалим!",
Я твоими глазами вижу знак
На нагих и молчащих небесах,
Где сияет, открытый всем ветрам,
Опрокинутой чашей
Наш нетронутый храм.

Финрод (в темноте, более мертвый, чем живой)

Летящая стрела
Сверкала опереньем...
Чья грудь ее ждала?
Кто ведал направленье?
Чья легкая рука
ее сквозь облака
могла направить к цели?
Что стрелок шепнуть успел,
когда он взял прицел,
и тетива запела?

Ты над отчаяньем взлетишь, звеня,
Стрелой разгонишь сумрак, Истина.
Переступаю твой порог в краю теней,
Но ты сильнее смерти и судьбы сильней!

Забыв свой дом и род,
Забыв про свой покой,
Я слышал голос твой
За каменной грядой,
Здесь, заброшенный в снега,
для каждого - слуга,
путем, что был неведом,
Я шел к тебе одной,
Чтобы узнать о том,
Каким горят огнем
Глаза Идущих Следом!
Загадки птичих стай
Мне отданы в наследство.
Но главная из тайн -
Секрет людского сердца.

В нем стучит слепая Смерть,
ее не одолеть,
и с ней не примириться,
Но, в один слепящий миг
лишь тот его постиг,
кто перед ним склонился!

В пыли сияет золотая взвесь,
Горят закатом корабли небес,
Горят во мраке грани проклятых камней,
Но есть огонь, что светит ярче и сильней.

Не закрывай дверей, бери меня,
Пока тебя я знаю, Истина!
Исполнив замысел, не зная о цене,
Благодарю за то, что ты открылась мне!

Ветром февраль стучит во флигель,
Мокроволос и белокур.
Ходит по свету Уленшпигель,
Неисправимый балагур.
Неистощимый, словно слякоть,
Незаменимый, как слеза,
Терпкий, как яблочная мякоть,
Правый, как винная лоза.
Короток плащ его дорожный,
Крепок кулак, шаги легки.
пеплом Фламандии безбожной
Густо покрыты башмаки.
Жарко чадят в тавернах свечи.
Корчится нищий в колесе.
...Движется смерть ему навстречу
С перьями горлицы в косе.
Пенится пиво, сохнут слезы,
Сносит плотину венный вал.
Жгут корабли за дамбой гезы,
Крутится мельничный штурвал.
Лисьи следы читает егерь
Там, где прошел бунтарь и шут.
...На корабельных досках Брейгель
Запечатлел его маршрут.
Катятся по снегу колеса,
Чешет кобель холеный бок,
Жжет свои опусы Спиноза,
Спит в колыбели Сведенборг.
Кто задремал в снегу, у плеса,
У колеса, под крики птиц?
Трижды крестом сошлись у оси
В том колесе двенадцать спиц.
Короток сон, как божья милость,
На перекрестке всех дорог.
Все, что во сне ему приснилось,
Выписал красками Ван Гог.
...И если ночью, по поверью,
Слышался легкий скрип шагов -
Утром прочтешь в снегу за дверью
След остроносых башмаков.

Клубились тучи, ветер выл, весь мир дышал распадом,
В те дни, когда мы вышли в путь с неомрачённым взглядом.
Лежал пред нами старый мир в печатях прошлых бед,
Лишь мы смеялись, как могли, по молодости лет.

Нас окружал беспутный бал подросших торгашей,
Нам трусость их была смешна и пафос их речей.
Они пророчили нам смерть от нищенской сумы,
Но груде золота с тобой не поклонились мы.

Нас веселил угрюмый спор сановных гордецов,
Что делят вдоль и поперёк страну своих отцов.
Политик хуже простеца - он верует в обман,
Но мы хранили честь свою сильнее, чем карман.

Смеясь, мы замок возвели в песке у рубежа,
Но флаг над башнями его был флагом мятежа.
Где Зло сражается со Злом за право старшинства...
Наивны юные глупцы, но молодость права.
(Хей-йа-ла-ла-ла-ла, но молодость права.
Хей-йа-ла-ла-ла-ла, но молодость права).

Печален тот, кто отступил. Да будет мир и с ним.
Здесь каждый делал то, что мог, и в том не победим.
Не тот герой, кто смерть презрел, - пред нею все равны.
Блаженны те, кто верен был и не назвал цены.

Пускай им сердце веселит лишь добрая молва,
И добрый друг, и добрый эль, и совесть без пятна,
И обретённый Град Души, в котором рабства нет
Блаженны те, кто в темноте уверовали в Свет.
(Блаженны те, кто в темноте уверовали в Свет.
Блаженны те, кто в темноте уверовали в Свет).

Оригинал: To Edmund Clerihew Bentley

A cloud was on the mind of men, and wailing went the weather,
Yea, a sick cloud upon the soul when we were boys together.
Science announced nonentity and art admired decay;
The world was old and ended: but you and I were gay;
Round us in antic order their crippled vices came -
Lust that had lost its laughter, fear that had lost its shame.
Like the white lock of Whistler, that lit our aimless gloom,
Men showed their own white feather as proudly as a plume.
Life was a fly that faded, and death a drone that stung;
The world was very old indeed when you and I were young.
They twisted even decent sin to shapes not to be named:
Men were ashamed of honour; but we were not ashamed.
Weak if we were and foolish, not thus we failed, not thus;
When that black Baal blocked the heavens he had no hymns from us
Children we were - our forts of sand were even as weak as eve,
High as they went we piled them up to break that bitter sea.
Fools as we were in motley, all jangling and absurd,
When all church bells were silent our cap and beds were heard.

Not all unhelped we held the fort, our tiny flags unfurled;
Some giants laboured in that cloud to lift it from the world.
I find again the book we found, I feel the hour that flings
Far out of fish-shaped Paumanok some cry of cleaner things;
And the Green Carnation withered, as in forest fires that pass,
Roared in the wind of all the world ten million leaves of grass;
Or sane and sweet and sudden as a bird sings in the rain -
Truth out of Tusitala spoke and pleasure out of pain.
Yea, cool and clear and sudden as a bird sings in the grey,
Dunedin to Samoa spoke, and darkness unto day.
But we were young; we lived to see God break their bitter charms.
God and the good Republic come riding back in arms:
We have seen the City of Mansoul, even as it rocked, relieved -
Blessed are they who did not see, but being blind, believed.

This is a tale of those old fears, even of those emptied hells,
And none but you shall understand the true thing that it tells -
Of what colossal gods of shame could cow men and yet crash,
Of what huge devils hid the stars, yet fell at a pistol flash.
The doubts that were so plain to chase, so dreadful to withstand -
Oh, who shall understand but you; yea, who shall understand?
The doubts that drove us through the night as we two talked amain,
And day had broken on the streets e'er it broke upon the brain.
Between us, by the peace of God, such truth can now be told;
Yea, there is strength in striking root and good in growing old.
We have found common things at last and marriage and a creed,
And I may safely write it now, and you may safely read.

Среди тысячи преданий про судьбу и про суму,
Среди тысячи признаний место есть и моему.
Я скажу о том, кто мил мне - остальным доверья грош.
Расчерти весь свет на мили, а такого не найдешь.

Легок шаг его навстречу, зелены его глаза.
Он прекрасен, словно вечер, он опасен, как гроза.
Он согрел бродягу-душу и зажег своим огнем.
Он вода моя и суша, он мой воздух, он мой дом.

Даже зависть и коварство отступают перед ним.
Он не просится на царство - он обычный пилигрим.
Но среди бродяг и нищих он как лилия в пыли...
У него душа от неба, ну а тело от земли.

Мой возлюбленный - работник, он без дела не сидит:
Он умело правит лодкой, он возводит прочный скит,
Он стада пасти умеет, он отлично сеет рожь. -
Говорят, он был евреем, но, похоже, это ложь.

Лик его горит на окнах в многоцветьи витражей.
За него скрестили копья сотни преданных мужей,
Сотни воинов суровых за него пошли на смерть. -
Говорят, он бел, как лебедь, но он смуглый, точно медь.

Мой любимый - словно ветер, что летает над песком.
Он везде раскинул сети, но не ведает о том.
И ему знакома слабость пред начертанной судьбой...
Говорят, он дарит радость, но еще он дарит боль.

Он сведет с ума поэтов, превращая вина в кровь...
Но безжалостней стилета разделенная любовь.
Горьким соком пьяно сердце - увернуться не посметь.
Я люблю его и в смерти - но над ним бессильна смерть.

Среди тысячи преданий про судьбу и про суму,
Среди тысячи признаний место есть и моему:
Я скажу о том, кто мил мне - остальным доверья грош,
Расчерти весь свет на мили, а такого не найдешь.

Есть един огонь: это огнь небесный,
Есть единый путь, а названий бездна.
Слушай флейту сердца, не слушай плоть:
Истина одна, и един Господь.

Помнишь, как хлеба он умножил верой?
Вся моя судьба - это магистерий.
Смейся и не верь, хоть предай суду -
Я прекрасно знаю, куда иду.

Воля и терпенье сплетают невод,
Жаркую молитву заброшу в небо,
Господа прощение - словно сеть:
Либо превращение, либо смерть.

Избранных немного в шеренге званых.
Плавить золотишко - удел профанов.
Из-за них закрыта завесой лжи
Та, кому я верил, кому служил.

И тогда я взял третью часть дыханья,
Имя прошептал - и ослеп для знанья.
Пала чернота, обжигая мозг,
И свернулась кровь моя, словно воск.

Пели бубенцы, дребезжали скрипки,
Встали мертвецы у фамильной крипты,
Разуму покаяться не успеть:
Либо трансмутация, либо смерть.

Я разбавил кровь половиной пота,
Слезы растворил и вложил в работу,
И создал тенктуру - ей равной нет.
И вернулось зренье, и вспыхнул свет.

Разум мой и горн полыхали вместе,
Я отдал им слух - и оглох для лести,
Я забыл язык - и остался нем.
Обладая всем, нужно стать ничем.

Ангелы смеялись, рыдали бесы,
Окна растворялись, рвались завесы.
В шаге от спасения пела медь:
Либо воскресение, либо смерть.

Если спросят меня: что за странные жертвы,
Не сошел ли с ума я на старости лет?
Я отвечу: я просто жду мою королеву,
Королеву, одетую в солнечный свет,
Королеву с другой стороны сновиденья,
Королеву, что мне и жена, и сестра,
Королеву, чья плоть - словно сада цветенье,
Чьи одежды сияют, как пламя костра.
Замолкают уста, исчезают вопросы,
Вместо сердца горит золотистая роза,
Горьким соком своим, элексиром нетленным
Разрывает навеки цепь моих воплощений.

Там, где земля и небеса обручены,
В белые ризы облаков облачены,
Братья мои, друзья по Белому чертогу,
Держат в руках ключи от ангельской страны.
Пусть ты мне скажешь, что рука моя пуста,
Слеп мой рассудок и обманчивы уста -
Братья мои, друзья по Белому чертогу,
Держат в руках ключи от розы и креста.